— Баринъ! Вставайте! Семь часовъ… — стучалась въ полуотворенную дверь кабинета горничная и будила спавшаго тамъ дачника.
— М-м-мъ… — послышалось въ кабинетѣ.
Произошла пауза, горничная мела полъ въ столовой и умышленно стучала счеткой и громко передвигала стулья. Минутъ черезъ пять она снова подошла къ двери кабинета и заговорила:
— Баринъ! А баринъ! На службу пора. Скоро семь часовъ.
Изъ кабинета послышалось:
— М-м-мъ… Хорошо, хорошо… Покажи… Показывай…
— Что вамъ показать? — улыбнулась горничная. — Вотъ тоже странные-то… Какъ заспались! Вставайте.
— А во сколько комнатъ? — раздалось изъ кабинета.
— Ахъ, какъ заспались-то! Это просто удивительно. Неизвѣстно, что говоритъ. Вставайте, баринъ!
— Покажи, покажи… У тебя съ дровами?
— Ну, вотъ, еще того лучше! Баринъ, да вѣдь вы опоздаете службу и потомъ сами будете сердиться, — проговорила горничная. — Вставайте!
— М-м-мъ… Хорошо, хорошо… Встаю.
Горничная опять отошла отъ двери кабинета и начала прибирать комнаты. Въ кабинетѣ было попрежнему тихо.
Изъ спальной выплыла барыня. Она была съ заспанными глазами, съ папильотками на лбу, въ юбкѣ и кофтѣ.
— Самоваръ подала? — спросила она горничную.
— Сейчасъ подамъ-съ. Кипитъ и слегка крышкой прикрыть, — засуетилась горничная, бросая щетку и тряпку.
— Баринъ встаетъ? — задала вопросъ барыня.
— Три раза будила. Говорятъ: «хорошо, хорошо», а сами не встаютъ.
— Боже мой! Вѣдь онъ хотѣлъ сегодня до службы съѣздить на Пески и квартиру Ломатовыхъ посмотрѣть, а въ двѣнадцать часовъ у него докладъ, — воскликнула барыня и бросилась въ кабинетъ. — Максимъ Семенычъ! Что-же ты до сихъ поръ дрыхнешь!
— Сейчасъ, сейчасъ… Ты говоришь, что швейцару надо отдѣльно платить?
— Вставай. Какой тутъ швейцаръ!
— Постой… Погоди… Вѣдь въ четвертомъ этажѣ?
— Экъ, тебя! Вставай-же, Максимъ Семенычъ!
Жена схватила его за руку и стала трясти.
— Постой… Дай кухню посмотрѣть… — бормоталъ онъ.
— Боже милостивый! Можно-же такъ заспаться! А все винтъ, проклятый винтъ! Зачѣмъ вчера до бѣлаго свѣта просидѣлъ у Колотушкина? Вставай!
Супругъ поднялся, спустилъ ноги съ дивана, смотрѣлъ на жену посоловѣлыми отъ сна глазами и бормоталъ:
— Кухня только мала. Кухаркѣ отгородиться будетъ негдѣ.
— Вставай, вставай! Какая тутъ кухня! Очнись. Одѣвайся. Кухня какая-то…
— А въ этомъ домѣ.
— Въ какомъ домѣ? Вотъ тоже…
— А въ угловомъ.
— Да ты прежде очнись. Вотъ мокрое полотенце… Протри глаза.
Жена шлепнула ему въ лицо намоченнымъ въ водѣ полотенцемъ.
— Шестьдесятъ рублей съ дровами… — продолжалъ онъ бормотать.
— Фу ты, пропасть! Утирайся, утирайся полотенцемъ-то. И много водки на ночь пьешь. Это тоже нехорошо.
— Швейцару только отдѣльно платить, а полотеры хозяйскіе.
— Трись, трись мокренькимъ-то, такъ полотеры грезиться и перестанутъ.
Жена сама начала отирать ему лицо мокрымъ полотенцемъ.
— Фу-у-у! — послышался протяжный вздохъ. — Въ четвертомъ этажѣ, но всего шестьдесятъ семъ ступеней.
— Ужъ и ступени сосчиталъ! — улыбнулась жена. — Можно-же такъ спать!
Мужъ пришелъ въ себя отъ сна и умолкъ, начавъ одѣваться. Жена вышила въ столовую заваривать чай. Онъ шлепалъ въ кабинетѣ стоптанными туфлями и говорилъ:
— Вѣдь, вотъ, во снѣ сейчасъ найдешь подходящую квартиру, а наяву вторую недѣлю по Петербургу бѣгаю и ничего подходящаго найти не могу. Ахъ, Танечка! Если-бы ты видѣла, какой хорошенькій кабинетикъ съ каминомъ! и прямо изъ прихожей…
— Да вѣдь во снѣ…- откликулась жена.
— Во снѣ, во снѣ. Гдѣ-же наяву такое удобство найти! Спальная тоже въ два окна, и изъ спальной…
— Да будетъ тебѣ. Что тутъ разсказывать! Разсказываетъ, какъ будто онъ и въ самомъ дѣлѣ нашелъ подходящую квартиру!
— Но, вѣдь, какъ я явственно все это: видѣлъ во снѣ… Ахъ, кабы удалось сегодня что-нибудь наяву! Не смотрѣлъ я еще въ Чернышевомъ переулкѣ, не ходилъ и по: Лештукову…
— Ты, вотъ, на Пески-то съѣзди, Ломатову квартиру посмотрѣть, — сказала жена.
— Не поѣду я туда.
— Отчего?
— Да что-жъ зря ѣздить! Навѣрное квартира — дрянь. Вѣдь изъ-за чего-нибудь эти Ломатовы передаютъ ее другому.
— Вотъ дуракъ-то! Понимаешь, Ломатова, говоритъ, что они оттого ищутъ случая сдать ее, что она мала имъ. У нихъ приращеніе семейства, и имъ одной комнаты не хватаетъ.
— Вздоръ!
— Ломатова говоритъ: «я чуть не со слезами рѣшаюсь сдать эту квартиру».
— Крокодиловы слезы. По нынѣшнимъ временамъ, матушка, у кого хороша квартира и недорога, тотъ ея держится и не ломаетъ мебель перевозкой.
— Да вотъ мы, напримѣръ.
— Экъ! хватила! На насъ набавили, десять рублей въ мѣсяцъ набавили. Кабинетъ мой угловой, и въ немъ зимой волковъ морозитъ. Надъ нами пѣвунья каждый вечеръ воетъ, рядомъ за стѣной собаки подпѣваютъ, снизу сквозь полы кислыми щами воняетъ.
Послышался всплескъ воды. Супругъ умывался.
Супруга продолжала:
— Однако, не убудетъ тебя, если ты въ Пятую улицу Песковъ съѣздишь.
— Съ Песковъ-то мнѣ въ министерство, языкъ выставя, бѣгать придется. Ты разочти, даль-то какая!!
— Конки есть. Ломатова говоритъ, что у нихъ и при кухнѣ маленькая комнатка для кухарки имѣется. Съѣзди.
— Да хорошо, хорошо.
Супругъ вышелъ въ столовую одѣтый и сѣлъ къ чайному столу. Жена налила ему чаю. Онъ макнулъ въ него сухарь и проговорилъ:.
— Ахъ, какъ хороша, эта квартира, которую я видѣлъ! Игрушечка…
— Да вѣдь во снѣ….